Лечебный обряд (Запекание младенца)

Лечебный обряд (Запекание младенца)

В КОНТЕКСТЕ СИМВОЛИЧЕСКОГО ОСВОЕНИЯ ПРОСТРАНСТВА КУБАНСКИМ КАЗАЧЕСТВОМ (ПО МАТЕРИАЛАМ ПОЛЕВЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ 1993 ГОДА НА ТАМАНСКОМ ПОЛУОСТРОВЕ)
В ходе работы экспедиции был зафиксирован лечебный обряд, имеющий широкую аналогию в полевых этнографических материалах, собранных автором в 1983 – 2000 гг. и дореволюционных источниках. Часто болеющего ребенка «продавали» кому-нибудь из соседей. «Если вжэ так болие, раньше до бабок обращалысь. Бабка прыйдэ й скажэ: «Цэ надо у викно прода кому-нэбудь… Кого-нэбудь пидговорить, пусть прыйдэ, купэ. Тока кризь викно. Вы подастэ и скажытэ: «Там я ось продаю ребенка». А вин тода спрашуе: «А сколько вам давать?» – «Да я цину нэ буду вставлять. Скикэ вы дастэ». Тоди вин бырэ рыбенка там, особенно шоб мужык, а деньги дае в окошко матэри. Вин йийи тут подэржэ, подэржэ и возвращае обратно матэри [через дверь – М. С.]. Бувае поправится… Денег хто скикэ даст. Ребенок када выростэ, його щитае як вторый свий отец» [Булах Мария Савустяновна, 1909 г. р.] (1).
По мнению Н. И. Бондаря инсценировка продажи часто болеющего ребенка у кубанских казаков имела целью «обмануть болезнь, отвести ее от ребенка» (2, с. 26). В. В. Воронин, анализируя некоторые лечебные обряды кубанских казаков, включает этот обряд в комплекс обрядов «перерождения», к которым он относит «перепекание», «продажу», «выметание на сор» ребенка и некоторые другие, суть которых, по его мнению, заключается в «уничтожении» образа больного ребенка и получения нового» (3, с. 41).
Нам представляется, что ритуально-магические действия, осуществляемые при «продаже» ребенка имеют символической целью (в своей архетипической основе) изгнание–удаление болезни из тела ребенка, сам обряд носит очистительный характер, а говорить о нем как об обряде «перерождения» [по терминологии В. В. Воронина] можно в контексте ритуальной смерти и нового рождения ребенка, при котором происходит его исцеление («покупатель» больного ребенка становится для него «вторым отцом», а в инварианте, приведенном в статье Н. И. Бондаря «покупатель» одевает на ребенка крестик и становится его крестным отцом).
Изучая архаичное мировоззрение (пусть в его рудиментарных формах) мы не можем обойти «капитальную индоевропейско-славянскую культурную оппозицию» свое / чужое, которое открывает собой «целый ряд еще должным образом нераскрытых аналогичных импликаций, пронизывающих культуру» (4, с. 157).
«В самых общих чертах свое – принадлежащее человеку, освоенное им; чужое – нечеловеческое, звериное, принадлежащее богам, сфера смерти» (5, с. 4). По мнению Б. А. Успенского, именно потусторонний мир является источником целительной и плодоносящей силы (6, с. 66). Вполне естественно с этой точки зрения, что герой волшебной сказки отправляется в тридесятое царство, «чтобы получить… власть над жизнью и смертью, над болезнью, над исцелением» (7, с. 268). Этим же объясняется и использование для лечения атрибутов, связанных с покойником, погребальным обрядом, могильной землей, костями мертвеца и проч. (См. напр.: . Как отмечал О. Н. Трубачев, глубоко укоренились воззрения. согласно которым в тот мир переправлялись через воду (4, с. 173).
Представления о том, что вода отделяет земной мир от загробного и служит границей, которую преодолевает душа на своем пути к «тому» свету, известно многим народам (9). Но существуют и другие «каналы связи» (по терминологии А. К. Байбурина), которые принадлежат сразу двум мирам. Они призваны и запирать границу и открывать ее в случае необходимости, в зависимости от типа ритуала. К такого рода границам, помимо прочих, относятся окна и двери.
У некоторых европейских народов (скандинавов, немцев, западных славян, украинцев) имеются поверья и былички о подмененных детях. «Суть их состоит в том, что некие мифологические существа крадут маленьких детей и подбрасывают вместо них своих, которые отличаются особой крикливостью и плохим сном» (10, с. 72). В ритуально-магических способах лечения, в данном случае, на первый план выступает идея обмена между человеком и иным миром; при лечении ребенка от детской бессонницы у южных славян (сербов, болгар), у румын и у восточных славян, главным образом украинцев, присутствует мотив передачи детского плача / болезни ребенку мифологического существа.
В лечебно-магических обрядах «продажи» ребенка для урегулирования нарушений, вызванных вторжением сил чужого мира (болезнь), применяется ритуал, направленный на ее уничтожение (выдворение за пределы своего мира). Результат достигается установлением равновесия между своим и чужим миром, путем обмена, сущностная характеристика которого носит амбивалентный характер. Окно и дверь играют в обряде важную роль: как мы знаем, в восточнославянской мифоритуальной традиции они стоят в одном семантическом ряду с «другими каналами связи» и в контексте ритуала связаны с получением «исцеления». Через границу (в данном случае это окно и дверь) ребенок попадает в мир мертвых и рождается в новом качестве (исцеленным, свободным от болезни, которая возвращается в свой мир).
Символическое рождение ребенка отмечается ритуальными маркерами (одевание на шею крестика «покупателем», который становится крестным / вторым отцом ребенка). Происходит обмен между своим и чужим миром, при этом в качестве «вещей» обмена, который должен способствовать установлению нарушенного равновесия выступают здоровье и болезнь, или же осуществляется обмен детьми (при случаях «подмены» ребенка). В традиционном мировоззрении ситуация исцеления (уничтожения, изгнания болезни) связана с максимальной синкретичностью образов и недифференцированностью утилитарного и сверхъестественного. Символическая смерть / рождение ребенка, при котором происходит уничтожение болезни, находит аналогию в русле самых различных культурных традиций, в которых потусторонний мир соединяет функции подателя жизни и властелина смерти.
Существует детальное описание обряда «запекания» ребенка от сухотки, сделанное одним из дореволюционных бытописателей, которое завершается «продажей» ребенка, причем знахарка забирает его на ночь, а затем возвращает матери (11). «В глухую полночь, когда печь простынет, одна из баб остается с ребенком в избе, а знахарка выходит во двор. Окно в хате должно быть открыто, а в комнате темно.
– Кто у тебя, кума, в избе? спрашивает со двора знахарка
– Я, кума – (называет себя по имени)
– Более никого? продолжает спрашивать первая
– Не одна, кумушка, ох не одна; а прицепилась ко мне горе-горькое, сухотка поганая
– Так ты ее, кума, выкинь ко мне! советует знахарка
– Рада бы бросить да не могу, слышится из избы
– Да почему?
– Если выкину ее поганую, то и дите-чадо прийдется выкинуть: она у нем сидит
– Да ты его, дите-то, запеки в печь, она и выйдет из него, слышится совет кумы».
После этого ребенка кладут на лопату для выпечки хлеба и помещают в печь.
Знахарка, бывшая во дворе, обегает вокруг дома и, заглянув в окно, спрашивает:
« – А что ты, кума, делаешь?
– Сухотку запекаю <…>
– А ты, кума, смотри, не запекла бы и Ваньку
– А чтож? – отвечает баба, и Ванькю не пожалею, лишь бы ее, лиходейку, изжить
– Ее запекай, а Ваньку мне продай».
Затем знахарка передает в окно три копейки, а мать из хаты подает ей на лопате дитя. Это повторяется трижды, знахарка, обежав хату и каждый раз через окно возвращая ребенка матери, ссылается на то, что он «тяжеловат». «Ничего здорова, донесешь» – отвечает та и снова передает на лопате дитя. После этого знахарка уносит ребенка домой, где он и ночует, а утром возвращает его матери.
Из ритуального диалога между матерью ребенка и знахаркой очевидно следует доминантная направленность обряда «запекания» на реальное изгнание болезни, «сидящей» в ребенке, что перекликается с некоторыми лечебно-магическими приемами народной медицины у кубанских казаков, ориентированными на реальное изгнание болезни из тела больного при помощи огня, пепла, дыма (12).
Однако печь как символ «чаще всего включается в «тексты», направленные на предсказывание / узнавание или ликвидацию ущерба для восстановления нормального (т. е. первосотворенного) хода событий» (13), но она может рассматриваться и как детородный символ, помещение в печь больного ребенка, видимо, символизирует акт повторного рождения. Продажа ребенка знахарке есть способ разлучить его и болезнь, к тому же уничтожение сухотки (судя по диалогу) будет продолжено, дитя передается на ночь «ритуальному специалисту», обладающему способностью к общению со сферой чужого и способной превращать своих в чужих (и наоборот), что и происходит в данном случае.
В недифференцированном по признаку здоровье – болезнь потустороннем мире, традиционное сознание видит порождающее начало, и символическая смерть / изгнание болезни трактуется как повторное рождение ребенка. Временное исчезновение, небытие, сопоставимы с символической смертью и реализуются в обряде как акт «продажи» ребенка. Возвращение ребенка (с соблюдением ряда инициально-очистительных норм) в семью символизирует его новое рождение. Получение здоровья, исцеление оказывается возможным, согласно мифоритуальной традиции, благодаря потусторонним силам, уничтожающим / принимающим обратно болезнь.